Елена Фанайлова:
Схватил за запястье, страдания полицейского – это просто какая-то бесконечная сага этих месяцев. 26-летний отец двоих детей, кормилец семьи, как-то в голове все это укладывается очень плохо, честно говоря.Алексей Миняйло: Маша Черных чуть не разрыдалась вчера в суде, координатор арестантов дела 212. Единственное, что от этого спасло, что нас с Владом Барабановым повинтили, и она переключилась из режима “рыдать” в режим “вытаскивать наших опять”. Я сначала стоял с плакатом “Побойтесь Бога, освободите Беглеца”. Потому что действительно это просто абсолютно левый человек, который случайно там оказался, проявил благородство, заступился за человека, которого эти упыри избивали по-настоящему. Подумаешь, схватил за рукав, схватил за запястье, сделал больно. Понимаю, росгвардеец существо нежное, принцесса на горошине. Когда я прочитал приговор, я просто перевернул плакат, на обратной стороне написал “Позор!” и стоял с этим плакатом. Влад стоял через дорогу, сотрудники полиции посчитали, что меньше 50 метров, подбежали, свинтили его, подбежали, свинтили меня.
Елена Фанайлова: После заключения можно чем-то напугать политического активиста?
Николай Кавказский: На самом деле, конечно, можно. Власть этим и занимается, что запугивает. У любого человека есть страх. Я соглашусь с Алексеем, что этот страх надо преодолевать, надо бороться, потому что иначе мы окажемся в каком-то тоталитаризме. Я согласен, что любовь побеждает страх.
Елена Фанайлова: Мы в студии на фоне фотографии, где видна довольно большая масса людей, которые выходили на протесты. Эта массовость, эта активность и ее результаты сравнимы с “болотным делом”. Эти люди не боятся, они хотят сказать обществу, миру, вертикали власти, этим росгвардейцам нежным, что: граждане, вы напрасно думаете, что вы здесь власть, несмотря на ваши дубинки, несмотря на ваши методы подавления нашего ненасильственного сопротивления вашим насильственным, все-таки мы продолжаем выходить. Это второе “болотное дело”, реплика очевидная.
Николай Кавказский: Я согласен. Я хотел бы отметить: если мы сравниваем “болотное дело” и “московское дело”, то видно, что здесь сыграла роль в “московском деле” абсолютно мощная, серьезная поддержка узников. Благодаря этому власть сдала назад. В отличие от “болотного дела”, сейчас не задерживаются новые фигуранты, потому что по “болотному делу” это продолжалось несколько лет. Благодаря этому террору распространялся страх, любая протестная активность, власть пыталась ее снизить. Сейчас дали этому отпор. Часть фигурантов почти сразу были отпущены, смягчили приговор, кого-то перевели под подписку о невыезде и домашний арест почти сразу. Здесь важно понимать, что это зависит именно от того, будем ли мы противостоять. Потому что власть увидела, что на последний митинг в защиту политзэков крупный вышло 25 тысяч. Но если сравнить его с тем митингом, который был летом, когда все были в разъезде, было 60 тысяч, видно, что спад. Власть это увидела, как раз после этого митинга перестали пересматривать дела и отпускать людей.
Елена Фанайлова: Приговор Даниле Беглецу связан с падением уличной активности, вы предполагаете. Женя, можете говорить про Егора Жукова, который находится сейчас под домашним арестом?
Евгений Овчаров: Сейчас под домашним. В обществе существует странное представление о том, что если человек под домашним арестом, значит, все в порядке, его как будто бы не от чего спасать. Между тем над Егором как висело, так и висит пять лет потенциально. 280 часть вторая – это публичные призывы к экстремистской деятельности. Как я оцениваю все происходящее? Как репрессивный символизм со стороны власти. Можно просто по статьям судить, что ценит больше всего эта власть и чего она боится: это неприкосновенность и абсолютная неприкасаемость полиции.
Елена Фанайлова: При этом полиция может касаться всех, кого угодно. Я как наблюдатель выходила на протесты летние, я видела, как ведет себя Росгвардия, ОМОН. Там не то что бесцеремонность, там неоправданная, немотивированная жестокость по отношению к мирным гражданам. Просто подходят к любому человеку, произвольно его вытаскивают, заламывают руки, а кому и ноги. Человек не сопротивляется, но с ним обращаются так, как будто он действительно жестоко сопротивляется, является каким-то мощным киборгом, который избил этих прекрасных ребят. Это все абсолютно неадекватно.
Евгений Овчаров: Эта неприкасаемость и непогрешимость полиции. И самое главное: это запрет на рассуждения, запрет на анализ, запрет на логику, мыслепреступление, короче. У Егора было обвинение в беспорядках, как у многих. Когда ребят стали, слава богу, отпускать, почему-то Егора решили не отпускать, заменили ему в тот же день статью о беспорядках на статью за экстремизм. Возможно, они его боятся как политической фигуры, потому что он умеет говорить, он умеет объединять людей, он умеет находить сторонников. Есть люди, которые вытаскивают его не только потому, что надо вытащить политзаключенного, а потому, что он для них кандидат, он для них политик, которого они поддерживают.
Алексей Миняйло: Это причина, почему он находится под домашним арестом. Потому что в СИЗО через ФСИН-письмо он может говорить, под домашним арестом он не может говорить. Как человек, который сидел в СИЗО, я могу сказать, что лично для меня, если отложить в сторону вопрос беспокойства родителей, лучше СИЗО, чем домашний арест, потому что из СИЗО ты можешь говорить, а говорить – это быть. В такой ситуации слово приравнивается к действию. Своими словами оттуда человек многое может изменить. Егор, несомненно, мог. Мы с ним познакомились, одна из вещей, почему я рад, что я попал в СИЗО, потому что я познакомился с Егором Жуковым. Он невероятное впечатление производит. Ему всего 21 год. Я в 21 год был просто обсосом, Егор в 21 год – Ганди. Поражает, насколько он спокоен, сосредоточен, понимает, зачем он здесь. Он действительно настоящий лидер. Я уверен, что его боятся, поэтому ему не дают говорить.
Елена Фанайлова: В выступлении Егора Жукова в ютьюбе призывов к экстремизму нет. Он просто ставит диагноз современной России, говорит то, о чем бесконечно говорят старшие аналитики, в том числе не вполне оппозиционные власти: о чекистской вертикали.
Николай Кавказский: Я хотел бы возразить: я сидел и в СИЗО, и под домашним арестом, чувствовал абсолютно разницу. Под домашним арестом сидеть гораздо легче. Что касается передачи информации, заявления и так далее – это можно делать через адвокатов. Я так и делал. У меня был блог на Радио Свобода, в “Новой газете”, я через адвокатов спокойно передавал все то, что я считаю нужным передавать на волю.
Алексей Миняйло: У меня адвокат отказывался принимать информационные передачи, сказал, что его за это лишат адвокатского статуса, передача того, что не связано с уголовным делом.
Николай Кавказский: Я удивляюсь такой позиции. Я не готов это комментировать, у меня все было совершенно по-другому, все адвокаты помогали мне общаться со СМИ.
Алексей Миняйло: Надо с адвокатом Егора поговорить, потому что мы многое теряем.
Николай Кавказский: Еще важная вещь: мы видим конкретно в этом случае применение списка террористов и экстремистов. Это старая тема и очень опасная. Сделали много лет назад список Росфинмониторинга, сначала для борьбы с терроризмом, но стали включать туда всех несогласных. Этот список на всю жизнь может лишить человека обычной жизнедеятельности. В этот список может попасть даже не обвиняемый, а подозреваемый в чем-то, будет там находиться всю жизнь. Во-первых, нельзя пользоваться никакими банковскими карточками, нельзя устроиться фактически на работу, можно тратить только 10 тысяч рублей в месяц. Сейчас есть законодательная инициатива привязать это к прожиточному минимуму, но в каких-то регионах это может быть и меньше 10 тысяч. Для Москвы это будет лучше, сейчас у нас около 20 тысяч прожиточный минимум.
Евгений Овчаров: Есть много важных деталей, которые указывают на то, что с Егором борются именно как с политической фигурой, что дело против него – это дело против свободы слова, как явления, против самого права на рассуждения. Это именно то, что внесли в вышеупомянутый список экстремистов и террористов. Как Николай справедливо заметил, он лишает человека огромного количества возможностей. Егор выдвигался в Мосгордуму в этом году, я занимался его кампанией, например, в Госдуму он теперь пойти не сможет, он лишен избирательного права фактически, он не может быть кандидатом. Он не может посещать массовые мероприятия, тем более организовывать массовые мероприятия. То есть фактически это нейтрализация его как политика.
Елена Фанайлова: Ужас вызывает то, что это парень 21 года, над ним продолжают висеть эти пять лет. Как и не меньший ужас у меня вызывают сцены суда над Данилом, когда он сидит, голову закрыв, видимо, не предполагая, что такое вообще могло произойти. Предлагаю посмотреть опрос на улицах Москвы, мы спросили людей, готовы ли они поддерживать политзаключенных, правильно ли, чтобы общество старалось людей вынуть из камер.
